Учитель и провидец

— Когда Вы познакомились с творчеством Достоевского?

— В университете, потому что когда я учился в школе, его в программе не было. А вот мой младший брат — у нас четыре года разницы — уже изучал. Помню, будучи студентом, приехал домой на каникулы, а он по телефону с одноклассником разговаривает: «Расскажи мне в двух словах, какие сильные и слабые стороны романа “Преступление и наказание”». Я думаю, что в школьные времена начинать диалог с Достоевским трудно. Тем более трудно это было в советской школе, где его творчество подавалось в свете марксистско-­ленинской идеологии. Но я должен заметить, что слог Достоевского способен корректировать сознание читателя — даже такого юного, неопытного, еще и не по своей воле обратившегося к таким сложным текстам. И Достоевский, конечно, побеждал.

— А как творчество писателя изучалось в вузе?

— Я поступил в университет в 1966 году. У истоков саратовской филологической школы стояли профессор Николай Кирьякович Пиксанов (1878–1969), который в 1917 году был утвержден экстраординарным профессором только что созданного историко­филологического факультета, и профессор Александр Павлович Скафтымов (1890–1968), который работал здесь с 1918 года. Они оба были из семей священнослужителей, Николай Кирьякович окончил Самарскую семинарию, Александр Павлович учился в Саратовской. Они никогда не демонстрировали своей приверженности к православной традиции, но то воспитание, которое они получили в своих семьях, и духовное образование послужили некоторым противоядием наступившему безбожию. Это чувствовалось в их отношении к жизни, в их суждениях о героях литературных произведений, они были чуткими к духовному содержанию и творчества, и жизненного опыта писателей. Поэтому в исследовании и интерпретации творчества Достоевского в университете были крепкие традиции, и диктат официальной идеологии не был непреодолимым препятствием к живому и глубокому диалогу. Методология наших учителей требовала, чтобы наши суждения соответствовали тому, что составляло глубинную основу творческого мироощущения, системы ценностей писателя. А Достоевский был писателем глубоко христианским. Образ Хрис­та в романе «Идиот», старец Зосима и Алеша Карамазов с его духовными исканиями и истовой верой в сердце — все это мы обсуждали, и мне ничего не пришлось пересматривать с моих студенческих лет, когда советская идеология закончилась.

— Сложно ли было изучать творчество Достоевского без знания Евангелия?

— Со Священным Писанием я к тому времени знаком не был, но имел общее представление. Чтение классической литературы помогает открыть евангельские истины. Что бы ни было написано в учебниках советского времени, главным оставалось прямое воздействие слова автора. Мы увлекаемся сюжетом, следим за судьбой действующих лиц, сопереживаем, знаем, что они думают и как принимают решения.

«Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — писал Достоевский в романе «Братья Карамазовы». То, что извне приносилось в понимание религиозного содержания или какого­то другого аспекта классических произведений, не могло противостоять силе писательского слова и системе ценностей, которая в глубине этого произведения существовала и излучала свою энергию. И, конечно, те, кто искренне открывался этому смысловому излучению, увлеченно читая произведения наших классиков, целостно и органично воспринимали и христианскую духовность, и нравственные принципы.

— В чем, на Ваш взгляд, проявилось влияние творчества Достоевского на литературу и философию ХХ века?

— «Если Бога нет, всё позволено» — эта мощная максима  стала квинтэссенцией романа «Братья Карамазовы», и «Бесов», и «Преступления и наказания». Одна фраза, а сколько она объясняет в спорах о религии: о ее праве быть главным ориентиром в нашем земном бытии, об отношении к ближним, о выборе решений на жизненном пути. Как важно каждому из нас помнить об этой истине!

Достоевский совершенно пересмотрел ту концепцию человека, которая сложилась в XVIII веке, в эпоху Просвещения. По европейской философии, человек приходит в этот мир ни злым, ни добрым, душа его — чистая доска, и он не несет никакой ответственности за то, что делает. «Меня так воспитали», «так сложились обстоятельства» или, как сейчас говорят, «не мы такие — жизнь такая»… А Федор Михайлович такой подход отменяет. Если ты веришь его слову, его пророческому видению самых основ жизни, то четко понимаешь: в человеке есть оба жизненных начала — и добро, и зло, и то, что определяет участие Бога или диавола в нашей жизни, не приходит извне, а формируется внутри.

Достоевский не убоялся, заглянул туда, откуда его предшественники отводили взгляд — в глубины души человеческой. Почти все крупные художники слова ХХ века — причем не только европейские: вспомним, к примеру, японского писателя Рюноскэ Акутагаву — называли Достоевского своим учителем — тем предшественником, который открыл им новые горизонты в понимании человека.

— Считается, что почву для открытий Достоевского подготовил Пушкин…

— Да, Достоевский начинается «из Пушкина». В «Преступлении и наказании», например, есть отсылка к «Пиковой даме», которую Пушкин написал в 1833 году. Александр Сергеевич открывает для русской литературы нового персонажа — «маленького человека», показывает линию его жизни, трагизм его судьбы. Здесь мы видим эту идею, связанную с торжеством индивидуалистического начала, свойственного личности человека западноевропейской цивилизации в эпоху романтизма. Молодые люди увлечены Наполеоном, который из низов поднялся на вершины власти, повелевал судьбами народов. Наполеоновский идеал самоутверждения человека кроется в его гордыне — это и исследует Пушкин. Его герой — Германн — находится во всепоглощающей власти гордыни, а в итоге теряет рассудок. Пушкин обыгрывает идею трех карт, поставив на которые, можно получить крупный выигрыш — а это всегда связано с представлением о незаметном вмешательстве лукавого, от которого мы просим у Господа защиты. Лукавый завладевает сердцем Германна. Эта мистическая история, рассказанная с подчеркнутой документальностью, показывает страшные, разрушительные процессы в душе человеческой. Когда Достоевский писал своего Раскольникова, то, несомненно, обращался к опыту Пушкина. Раскольников вдохновлялся Наполеоном, у Германна подмечали «профиль Наполеона». Раскольников убивает старуху, и Германн тоже —  хотя он и не выстрелил в графиню, а только поднял пистолет… Предвещают героев Достоевского и «идейные убийцы», явленные в драматургических произведениях Пушкина: Борис Годунов (вспоминая крылатую фразу из «Братьев Карамазовых» о «слезинке замученного ребенка» и мировой гармонии, вспомним и о царевиче Димитрии, и муках совести виновника его гибели), Сальери, который, всыпая яд в бокал Моцарта, убивает Бога в собственной душе («Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь. Я знаю, я»)…

— А о каких уроках Достоевского важно помнить сейчас, в XXI столетии?

— В 1880 году в Москве открывали памятник Пушкину, который возводился на народные пожертвования. В колонном зале Благородного собрания состоялось заседание Общества любителей российской словесности, выступали Иван Сергеевич Тургенев и Федор Михайлович Достоевский, это было своего рода состязание двух великих современников, и Достоевский тогда победил. У Тургенева было очень глубокое выступление, но он говорил о Пушкине как о художнике, о совершенстве его стиля, а Достоевский — как об учителе жизни и провидце, о том, что он истинно народный поэт, потому что разделяет с русским народом главное его качество — «всемирную отзывчивость». Когда он пишет об испанцах, он испанец, когда об англичанах — англичанин. Это не просто перевоплощение, а способность понять и принять чужое как свое, вместе с тем всегда оставаясь самим собой.

На Западе часто обращаются к Достоевскому как к величайшему знатоку русской души. Эммануэль Макрон, действующий президент Франции, как­-то процитировал по памяти Достоевского, сказав, что у русских есть такая особенность: русский становится наиболее русским, когда он европеец. И сделал из этого вывод: необходимо, чтобы российские граждане слились с европейским миром. Но Достоевский говорил как раз таки по­-другому. В «Дневнике писателя» он размышляет, что немец с другими народами ведет себя как немец, француз — как француз, а вот когда русский ведет с немцем какие-­то дела, он разговаривает как немец, становится немцем. И вот так, внутренне преображаясь, он больше всего служит России. Мы способны принять другого и оставаться собой, а другие не могут этого совершить. Это и есть «всемирная отзывчивость».

Достоевский искренне переживал за сохранение идентичности русского народа, за целостность государства, и в основе нашей национальной ментальности видел православную веру. Без нашей веры мы не сможем двигаться в будущее как русский народ. Идея всемирной отзывчивости — важнейшее свойство русского национального характера, оно восстанавливает гармонию. В противном случае национализм превращается в шовинизм. А у русской ментальности нет ощущения своего превосходства над другими, именно поэтому русский человек ведет себя с представителями других наций как свой — он уважает чужое.

— Достоевского можно назвать провидцем?

— Да, достаточно вспомнить «Дневник писателя» за 1877 год: русско­турецкая война, освобождение балканских народов. «Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь именно с того, что выпросят у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. <…> Разумеется, в минуту какой-­нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать­-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа — естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит — Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство».

Эти размышления Достоевского по так называемому «восточному вопросу» сохранили свою актуальность и сейчас, полтора века спустя.

Газета «Православная вера», № 22 (690), ноябрь 2021 г.