Чистая жертва

В моих руках — книга о главном. Она создана замечательным журналистом и писателем Дмитрием Шеваровым. Заголовком для нее послужила с детства знакомая нам строчка Булата Окуджавы «До свидания, мальчики». Подзаголовок — «Судьбы, стихи и письма поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны».

Тридцать шесть имен. Тридцать шесть личностей, каждая из которых заслуживает отдельной книги. Тридцать шесть дарований — разных, но неизменно подлинных. О некоторых из этих мальчиков можно с уверенностью сказать, что из них выросли бы великие поэты. О других такого сказать нельзя, но в данном случае каждый голос — бесценное человеческое свидетельство. Самым старшим из героев книги по 29 лет, младшим — по 19.

«Какие лица!» — думала я, листая книгу (в ней много фотографий). Какие ясные головы! Какие сердца, сколько любви и нежности к близким, сколько заботы о них — за какие-то сутки, может быть, до собственной гибели. Но главное, что присуще героям книги и от чего, может быть, отвыкли мы, — безупречное нравственное достоинство и жертвенность, не осознаваемая как жертвенность, то есть воспринимаемая как норма. «Каждый день такой, что в один из них твоего Вовки не станет , — пишет любимой девушке 24-летний Владимир Калачев , — ну и ничего особенного. Я не думаю об этом. Только помни, что я честно умру, не буду трусом. Есть гордость в сознании каждого нашего человека, что его смерть будет небольшой частицей в победе над врагом…». 24-летний Мирза Геловани , уходя на фронт, прощается с близкими по-христиански: «Прежде всего хочу попросить у вас прощения за все огорчения, которые вам доставил. За все те ошибки, которые так часто совершал… <…> …вы боитесь меня потерять — мы же не боимся ничего. Только не переживайте и не печальтесь. Я хочу, чтоб вы смотрели на эту войну моими глазами — бесстрашно и без горечи».

Предчувствие ранней гибели живет и в довоенных стихах этих юношей. «Словно вор, крадется старость// злая старость, седина// только мы с тобой остались// непокорны, как весна// только мы с тобой остались// молодыми навсегда» — Леониду Крапивникову не было семнадцати, когда он написал эти стихи, до начала войны оставалось еще три года. А 20-летний Павел Коган в 1938 году, за четыре года до смерти и за шесть лет до форсирования нашими войсками немецких рек, пишет о своем поколении: «Когда-нибудь в пятидесятых//художники от мук сопреют,//пока они изобразят их,//погибших возле речки Шпрее…». В этом не обязательно видеть мистическое прозрение: тогда, на пороге 40‑х, страна ждала большой войны. Все знали, что она будет, и знали, с кем. И молодые люди обсуждали это, конечно, между собой, строили прогнозы. Но главное — они не сомневались, что пойдут на эту войну первыми.

Да, они были готовы умереть, но от того еще больше любили жить. Их довоенные стихи переполнены радостной энергией бытия и подлинной лирикой. Уже упомянутый здесь Володя Калачев — перед войной: «Я кормил коня из рук травою,//вороного быстрого коня,//он кивал красивой головою,//ржаньем звучным нежно звал меня…» . А вот поэт уже на войне: «Зола да пыль на пепелище,//и жизни, думаешь, конец,//но как светло, когда засвищет//на старой яблоне скворец.//Здесь был народ, здесь жизнь кипела,//сейчас — равнина и покой,//сгорело всё, лишь уцелела//скворешня с яблоней сухой».

Они были поэтами по самой своей сути, вот почему никто из них не превратился в сочинителя плакатных пафосных текстов — это им глубоко претило: моряк-подводник Алексей Лебедев в шутку говорил: «Как я рад, что я просто Лебедев, не Кумач». Стихи Алексея, погибшего в 29 лет, мудры и мужественны: «Переживи внезапный холод,//Полгода замуж не спеши,//А я останусь вечно молод//Там, в тайниках твоей души.//А если сын родится вскоре,//Ему одна стезя и цель,//Ему одна дорога — море,//Моя могила и купель».

Их, шагнувших в огонь прямо из юности, нередко изображают наивными романтиками или пламенными фанатиками коммунистической идеи. Да, они были детьми своего времени, многие — убежденными комсомольцами, верившими и в правоту революции, и в будущее торжество коммунизма. Но никаких розовых очков они притом не носили. У многих были репрессированы родители, кто-то пережил колхозный голод начала 30‑х… И они просто умели думать и искать истину самостоятельно. Старшеклассник Вася Кубанев пишет подруге: «Мне во что бы то ни стало необходимо сблизиться с каким-нибудь священником. А ты знаешь, как это опасно. Если об этом узнают в школе, мне не миновать исключения» . Мальчик из раскулаченной и сосланной на Север семьи (ему разрешили остаться в деревне с тетей) невероятно много читал, самостоятельно изучал французский и немецкий, знал и тонко чувствовал классическую музыку. Составив список «Сто лучших книг о человеке», Василий включил в него Священное Писание. Как много он мог бы сделать доброго на свете, этот разносторонне одаренный, внутренне свободный юноша, не ждавший повестки — в первый же день войны явившийся в военкомат…

«Ну вот я и офицер. Русский офицер…» — писал родным из военного училища Дмитрий Удинцев, глубоко верующий православный юноша из семьи, кровно связанной с той, прежней Россией — с русской культурой, традицией, Церковью. Духовником и старшим другом Димы был архимандрит Герман (Полянский), расстрелянный в ноябре 1937 года. Но, конечно, Димины однополчане и командиры этого не знали… Младшего лейтенанта Удинцева убили в 1944-м при освобождении белорусской деревни Якуши. Неизвестно, успел ли этот русский офицер получить награды, к которым его представило командование: медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.

17-летний москвич Юрий Дивильковский , ушедший на фронт буквально со школьной скамьи и погибший в 19 лет, успел написать «документ, имеющий силу завещания» — так он сам это назвал. «Грянула война, и мы поняли, что это было нашей исторической задачей,   — пишет он о своем поколении. — Мы пошли в бой, зная, что погибнем, утверждая тем самым ту красоту, то будущее, которое мы не успели создать… ». Далее Юра обращается к тем, кому посчастливится пережить войну: «Прекрасна ваша задача! Вам предстоит гигантская работа, которую не успели сделать мы. Выполните ее! И вспоминайте изредка обо мне, который был человеком грядущего. Настоящий гражданин грядущего — тот, кто <…> выше всего в жизни ставит чудесное чувство любви и радость свободного творчества».

Да, у них это было: и любовь, и творчество, и радость, и, вопреки всему — свобода. Они умели это ценить… и смогли этим пожертвовать. Обратимся к той самой книге, которую 19-летний Вася Кубанев включил в список лучших о человеке — к Биб­лии. Понятие жертвы — одно из коренных ее понятий, оно пронизывает и Ветхий, и Новый Завет. В Ветхом Завете неоднократно говорится о том, что жертва должна быть чистой, т. е. человек должен приносить Богу лучшее, что у него есть, а не лукавить с Ним, пытаясь сбыть худшее. А в Новом Завете чистейшую жертву — Себя Самого — приносит Агнец, Сын Божий.

Эти мальчики, эти молодые мужчины добровольно и сознательно принесли чистую жертву — собственные жизни. Только такой жертвой и могла быть спасена в ту страшную пору наша Россия. И пусть я покажусь им узким//И их всесветность оскорблю —//Я патриот. Я воздух русский,//я землю русскую люблю (Павел Коган, 24 года).

Газета «Православная вера», № 12 (704), июнь 2022 г.